Анатолий Радов - Достоевский FM (Сборник рассказов) [СИ]
Насекомые, словно лишь замеревшие вне потока времени, а не выпавшие из него навсегда, нагнали на него тоску и ещё какое-то неясное, но неприятное ощущение, и он отвернулся от них и стал просто смотреть в окно. За окном было пасмурно. Середина осени не баловала солнечными лучами, погружённая в свои осенние раздумья, она как будто тихо скучала или грустила о чём-то прошедшем.
Ему было тридцать пять, и звали его Виталием, но уже чаще и чаще Виталием Сергеевичем, хотя выглядел он ещё молодо. Жил он недалеко от моря, в семи километрах, и поэтому относился к нему спокойно, без буйной и умильной радости приезжающих. Иногда даже зевал, глядя на него, особенно во время абсолютного штиля.
Он снова принялся рассматривать насекомых, понимая, что заоконный вид ненамного приятней этих дохлых козявок, которые хотя бы цветастые. Он долго смотрел в большой глаз Красотки блестящей, хрупкой и утончённой стрекозы.
— Кто же смотрит на меня с того берега? — в который раз родился в голове вопрос, но он не знал ответа. Кто-то смотрел, это точно, но он никак не мог увидеть или хотя бы представить или придумать кто это.
Он жил в небольшом посёлке, в котором почти половина домов были деревянными. В мягком климате не требовались кирпичные стены, но всё же многие поселковые уже либо обложили свои старые дома кирпичом белым, либо отгрохали огромные новые из красного или жёлтого. Его всё это никак не волновало. Он не собирался ни облаживать, ни строить, он просто жил, плывя по руслу, как река, на которую выходил его двор. У него не было ни денег, ни желания. Может если бы деньги были, появилось бы и желание. Или хотя бы была семья…
— Кто же смотрит из-за реки? — снова спросился он. — Может, мне только кажется?
Он задумчиво, но аккуратно провёл по спинке Пестряка пчелиного, маленького, красного жука с чёрными полосками.
— Это уже в пятый раз. Не может в пятый раз казаться.
Конец весны, всё лето, и половину сентября он работал на турбазе «Заря» разнорабочим, скромно зарабатывая на весь год, а потом просто жил, глядя на свою коллекцию, придумывая статьи, читая любимые книги, и по осени рыбача в реке, на которую выходил двор.
Река впадала в море, узкая, всего метров в двенадцать шириною, но глубокая. Его двор, как и все дворы в посёлке, был разделён на маленькие участки, и один такой участок от другого отделял невысокий деревянный забор с калиткой. Утром он выходил, потягивался и зевал на крыльце. Потом спускался по трём ступенькам вниз, и шёл к крану. Взявшись за длинный, скрипящий рычаг, он накачивал давление, ждал несколько минут пока вода поднималась из под земли, и потом подставлял под холодную струю полусонную голову. Вдоволь нафыркавшись и освежившись, он по-детски, радостно улыбаясь, возвращался в дом и готовил непритязательный завтрак. Когда хотелось что-нибудь напечатать, он печатал. Если же голова не варила, он набивал карманы фундуком, брал удочку и шёл к реке.
Сначала основной, первый дворик, в котором стоял дом и грушёвое дерево. Он доходил по натоптанной дорожке к забору и открывал первую калитку. Второй дворик был огородом для всякой мелкой всячины. Петрушка, укроп, крыжовник у забора. Он шёл дальше, подкуривая на ходу и сладко затягиваясь. Следующая калитка открывалась и он попадал в третий дворик. Здесь не было чего-то определённого. Половину занимал сорняк, другая половина отдана малине. Однажды он наткнулся здесь на большую, чёрную гадюку, и до сих пор помнил, как похолодела спина. Гадюка вначале напружинилась, подняв голову, а потом всё же юркнула в траву. Под впечатлением, он решил всё здесь выполоть, но уже к вечеру забыл об этом, и после никогда не вспоминал. В четвёртом дворике беспорядочно стояли восемь деревьев ореха-фундука, отчего здесь всегда были полумрак и влажность. Летом листья останавливали большую часть солнечных фотонов, и земля никогда не успевала просохнуть, насыщенная влагой реки.
Он открыл четвёртую калитку и снова вспомнил, что теперь кто-то смотрит на него с того берега.
— Кто же это может быть? — подумал он, чувствуя, как привычно по спине прополз холодок. — Как будто у меня там та чёрная гадюка, под майкой.
Он вздрогнул, но тут же забыл обо всём, уже в несчитанный раз погружаясь в полусонную зачарованность красотой этого места.
В метре от его ног текла река, чёрная, не знающая света, потому что тот её берег был подножием высокой горы. Склон непроходимо порос деревьями и кустарником. Солнце, наверное, когда-то давно пыталось добраться сюда, но осознало, что это то место, в котором ему не быть никогда, и тогда солнце просто забыло о нём. Впрочем, на Земле много мест, в которых солнце никогда не гостит. От полумрака здесь всегда было прохладно, и дышалось глубоко.
Река текла быстро. До моря отсюда оставалось совсем ничего, и она спешила на долгожданную встречу. Виталий подготовил удочку, и усевшись на короткое бревно, забросил снасть под тот берег. Когда-то здесь была лавочка, но она не вынесла постоянной влажности и прогнила точно посередине. Отец хотел сделать другую, но не успел.
После смерти родителей, Виталий вот уже пять лет жил в тихом одиночестве. Когда в конце сентября заканчивался сезон, он погружался в полуспячку. Днями в бесконечный раз перечитывал небогатую домашнюю библиотеку, вечерами сочинял статьи для журналов, что иногда ему приносило маленький дополнительный доход, а по ночам подолгу не спал, думая, почему у него всё вот так?
Он нацепил на крючок маленький кусок колбасы и привычным жестом забросил. Влажный воздух мягко обвалакивал гортань и остужал лёгкие. Дышалось хорошо. Над рекою курился едва заметный пар, и Виталий стал безразлично смотреть на кончик удилища, думая о предстоящей зимовке.
— Картошка есть, — думал он, — Лук купил, яблочного варенья в этом году пятнадцать поллитровых и шесть литровых. За хлебом два раза в неделю…
Он почувствовал на себе внимательный взгляд и вздрогнул. Кто-то смотрел на него с того берега, прячась где-то за начинавшими желтеть кустами. Он присмотрелся, но как всегда ничего не увидел.
— Зачем смотрит? — подумал он. — А впрочем, пусть смотрит, разве жалко? Ну хотя бы показался, что ли.
Он поднял удилище. На крючке ничего не было.
— Пропустил, — хмыкнул он. — Отвлёкся.
Он ловко поймал леску, нацепил на крючок наживку, и снова забросил. Во время броска мельком взглянул на кусты, из-за которых чувствовался взгляд. Положив удилище на траву, он достал сигарету и снова закурил. Дым здесь казался каким-то сладковатым, смешиваясь с курившимся речным паром, он приобретал новый вкус. Так как здесь, Виталию нигде не курилось. Ему иногда думалось, что сигарета выкуренная здесь нисколько не ухудшает здоровье, а может даже наоборот, приносит какую-нибудь свою пользу.
— А он осторожный, — подумал Виталий. — Ни разу не слышал его.
Он снова посмотрел на желтеющие кусты и грустно улыбнулся. Ему стало чего-то жаль, но так смутно, что он никак не мог понять, чего именно.
— Может того, что осень? Нет, чего другого.
Он стал вспоминать, как собирал в этом году яблоки в большом заброшенном саду к югу от посёлка. Потом сравнил с прошлым годом, понял что ничего необычного в этот раз не случилось, и перестал об этом думать. Кончик удилища молчал, поклёвок не было.
— Как будто я прихожу сюда только затем, чтобы он на меня смотрел, — подумал Виталий и поднял удилище.
Рыбалка не получалась. Река была капризной, иногда улов был огромен, иногда не удавалось выловить и маленькой рыбёшки.
Виталий сложил удочку, и поднявшись, медленно поплёлся к дому. Открывая и закрывая низкие деревянные калитки он чувствовал спиной, как с каждым шагом взгляд с того берега становится дальше.
В первом дворике он прислонил удочку к груше, решив ещё раз порыбачить вечером, и направился в дом. Обидчиво скрипнули ступеньки крыльца под ним, тонко пискнула дверь, и Виталий стянув с ног кроссовки, прошёл в зал и повалился на диван. В доме было темновато от пасмурного дня, и чтобы не чувствовать, как давит полумрак, Виталий стал придумывать, чем пообедать.
— Картошку разогреть? — думал он, глядя в потолок. — Или суп сварить? Нет, суп уже завтра сварю. Сегодня не хочется. Да и картошку надо экономить, не прорва же её.
Полежав с полчаса, и почувствовав в желудке сжимающую пустоту, он нехотя поднялся и пошёл на кухню. Пожаренная утром картошка в чугунной сковороде стояла на плите, и он чиркнув спичкой, включил газ и зажёг комфорку, низко наклонившись вперёд. Сгорающий газ зашипел, и Виталию снова вспомнилась чёрная гадюка. Потом взгляд с того берега. И уже не понятно почему, вспомнилась Аня, устроившаяся на турбазу в этом сезоне. Ей было двадцать два. Высокая, худенькая, с выразительным взглядом. Виталий сразу же влюбился, но уже через день любовь эту похоронил в глубинах своего мозга.
